maximblog | Как я был санитаром в психушке

Ремонт в палате, да и во всем отделении, делали очень давно. Сейчас не верится, что все это было построено для отдыха царской семьи, что когда-то сюда, на лечебные грязи, приезжал отдыхать Николай Второй, теперь же здесь разруха, облущенная штукатурка, уныние… и двадцать четыре пациента психиатрической лечебницы.

Буйных у нас нет. Почти.

Валера вытирает слюнки. Он делает это быстро, держа платок на пальце, второй конец платка привязан к его поясу, чтобы не потерял. Он вытирает текущие слюни – которых нет и не было, и оглядывается. Взрослый мужик, лет сорока – сорока пяти, седая небритость, лысина. Умнейший был человек, прилично зарабатывал. Если суметь разговорить его, он расскажет о своем методе решения теоремы Ферма. А сейчас – майка-алкоголичка, платок и несуществующие слюнки.

Маленький худой Лешик-Ниточка ходит, не переставая. У него есть ниточка, привязанная к пальцу правой руки. Ниточка длиной сантиметров двадцать. Он ходит по палате быстрым шагом и наматывает ниточку на палец. Потом разматывает. Эту несложную операцию он выполняет уже три года. До того он работал в похоронном бюро – и попал сюда, когда подсчитал, что похоронил семь тысяч человек за четыре неполных года.

Петя улыбается в своей шикарной бороде рыжего цвета. Глаза – чудные, добрейшие глаза, его всегда хочется обнять. Он прячет гвоздик, крошечный гвоздик, в правом нагрудном кармане, и думает выбраться отсюда с помощью подкопа. Он также думает, что мы, санитары, этого не видим. Гвоздик крохотный, от крепления телефонной проводки, и сегодня я его точно отберу. Но пусть пока побалуется, жалко. Петя часто волнуется, вздрагивает, и жалуется, что его таблетки слишком похожи на канцелярские кнопки. Мы же показываем ему разницу, и тогда он пьет назначенные лекарства более спокойно.

В отличие от Андрюши. У него есть косичка, которая меня раздражает – она висит у него на затылке сбоку, не по регламенту. Как он умудряется ее заплетать сзади, такую тонкую, и так быстро? Он и ложку в рот донести не может, не пролив половины, так его трясет, бедного. А вот свою любимую косичку он заплетает мгновенно, и на ощупь. Старенькая джинсовая курточка и протертые штаны. Никто его не навещает – а ведь у него двое детей осталось с того времени, когда он был полноценным членом общества.

Трое на левой стороне палаты сидят друг за другом, каждый на своей койке, и подпрыгивают на их пружинных сетках. Это немного портит кровати, но мы миримся с этим ради общего спокойствия, и иногда выгибаем прогнутые уголки. Эти трое подпрыгивают на пружинах в такт тем звукам, которые с потрясающим мастерством издает Саша, сидящий на койке впереди них, прямо на проходе.

Саша использует свою кровать, как ударную установку, с удивительным искусством выбрав на ней точки различного звучания, и барабаня по ним ладонями. Он использует также и старый паркет, стуча по нему тапками. Саша знает, что был немецким офицером во Вторую мировую, и ему очень плохо оттого, что он расстреливал евреев в Польше в сороковом году. Когда он об этом вспоминает, его начинает колотить крупной дрожью, и он истошно орет. Саня уже несколько раз пытался себя убить, будучи не в силах пережить осознание собственного зла, но мы с другим санитаром, Игорем, всегда вытаскивали его обратно на этот свет. Так что пусть лучше барабанит, это у него получается на десятку по пятибальной системе.

Сегодня двое испанских моряков снова подрались. Серж, всегда голый торс, седые волосы по плечи, и Соломон, худощавый человек с клинообразной бородкой в крупно-полосатой майке. Они вместе находились на службе у испанской короны в шестнадцатом веке. Серж обвиняет Соломона в том, что он слишком слабо греб на шлюпке, на которую сам запрыгнул, спасаясь от преследования. И на которой его подстрелили из красивого длинного мушкета, в правую часть груди. Сережа иногда показывает нам место ранения. Отсутствие шрама он объясняет тем, что это было в прошлой жизни, в другом теле. Удивительно и странно то, что они как будто действительно там были – они вместе, не сговариваясь, ругают одних офицеров корабля и хвалят других, сыплют тысячью мелких подробностей из жизни этого судна.

Огромный и печальный Шура, лежащий на входе, большей частью молчит. Но, даже мимолетно заглянув в его глаза, понимаешь, что ему есть что сказать. Он единственный, кто пришел сюда сам – сказал, что не знает, зачем он живет, и заплакал, как ребенок. Командир БЧ-2, ракетно-артиллерийской частью на крейсере, мужественный человек, прошедший достаточно огня и очень много воды. А теперь – лежать в кровати в бордовых семейных трусах – его удел. Кто бы ни пытался поговорить с ним о смысле жизни, он с легкостью разрушал аргументы говорившего. Чего он ждет и на что надеется, сказать трудно. Вряд ли за оставшиеся, скажем, 30-40 лет его жизни найдется кто-то, кто сможет разрешить задачу, над решением которой бились лучшие умы человечества в течение тысяч лет. Шура не нуждается в каком-либо сочувствии, он просто хочет знать ответ на свой, похожий на детский, вопрос – «А зачем я живу?»

Молоденький Артем, всего пятнадцати лет – наездник. Он не скачет на кровати только тогда, когда кормит свою лошадь, или когда они оба отправляются спать. Он выходил из-за угла, поворачивая к дому. А там дрались двое пьяных красавцев, один из которых, еле стоя на ногах, поднял с земли кусок доски и хотел ударить собеседника – но влепил по голове худенькому парнишке, появившемуся из-за угла. С тех самых пор тот скачет на невидимой лошади в одному ему видимые дали. Надежды вернуть родителям сына-умницу нет, говорят врачи.

Олежек всегда ходит с кем-нибудь рядом, заглядывая идущему в глаза. Мелко семенит, и словно хочет что-то спросить, но не решается.

Миша похож на Гитлера с ужасающей точностью. Если бы Гитлер когда-нибудь был молодым, он выглядел бы именно так. Миша часто слушает, раскрыв рот, нашего Поэта и чешет свой зад. Зад уже наэлектризован донельзя, Поэту же нравится, что его слушают.

Поэт уже давно здесь. Он был очень плодовит, издал два больших сборника своих стихов в столичном издательстве, подавал большие надежды. Но что-то щелкнуло в его голове, замкнуло. И теперь он читает всегда одно и то же стихотворение, раз в день, примерно в двенадцать тридцать, перед обедом. Поэт носит белые трусы типа «плавки» и зеленый, неожиданно распахивающийся, халат. Для получения оваций он иногда взбирается на чью-то койку, хотя обычно читает, стоя на полу.

Жаль, вскрытие провел я на 'четверку',

Ведь мог же на 'пятерку' провести!

От злости я втыкал в тебя отвертку,

А санитары говорили: 'Не грусти...'

Потом мы пили. Я в тебе копался;

Но только сердце не нашел я, с пьяных глаз,

Твоими органами долго любовался

И радовался: нет тебя меж нас.

А то бы ты ходила здесь кругами

И повторяла, что тебя я не люблю

Что в гости надо съездить к твоей маме.

Несла бы тривиальную х**ню.

А так лежишь ты на столе нагая,

Блистая свежевыбритым лобком,

И я тебя с любовью зашиваю

Болгарским фиолетовым крестом.

После прочтения все отрываются от внутреннего созерцания, и шумно аплодируют. Если похлопать в ладоши негромко, для проформы, то Поэт будет читать стих снова и снова. Дешевле похлопать сильнее, как вы понимаете. На прогулку Поэт одевает синие шортики, синюю же кепочку, и маечку с нарисованными птичками. Очки на пол-лица дополняют его образ.

Как в любой приличной психушке, у нас есть свой Наполеон, что стоит в бумажной треуголке весь день. Хороший, спокойный Поля. Когда я смотрю на него, мне вспоминается песня Башлачева «В отдаленном совхозе «Победа». Когда человек вдруг ясно осознает, что он не тот, кем все его знают и привыкли видеть.

Слава ходит по коридору и заливисто смеется. Он работал поваром до того, как сюда попасть. Готовит от души, и очень вкусно. Изредка мы его выдергиваем на ночных сменах, и он готовит какую-нибудь хитрую вкусняшку из совершенно обыденных продуктов. Сегодня он попросил у меня прощения за то, что упал пьяным на карету, которую якобы делали мы с Игорем, и сломал ее. Я успокоил его, сказав, что мы ее обязательно починим, и что она будет еще лучше. Слава стал сквозь майку крутить у себя то место, где у млекопитающих должны быть соски, и ушел, вскидывая голову и смеясь.

Есть тамплиер с добрым лицом. На своих белых майках он рисует красный крестик. И еще он очень хорошо относится к своей подушке. Он с ней разговаривает, читает ей книги, гладит ее, жалеет, что ей выпало проводить свою жизнь в таком унылом месте. С неделю назад остальные мурзики слепили ему подобие деревянного меча, и поднесли ему в подарок. Как только он увидел перед собой «меч», он оттолкнул, отшвырнул его от себя, уткнулся в подушку и зарыдал. Недавно я произнес при нем фразу «Искусство требует жертв», он тут же добавил «А военное искусство – жертв гораздо более серьезных». Интересно, что он пережил, пока был рыцарем.

Я и сам не уверен, нормален ли я, если честно. Поскольку мне иногда кажется, что я уже видел всех этих людей, в том или ином месте.

Мне порой кажется, что я греб на шлюпке с печальным Шурой и Соломоном, когда Сержа подстрелили из мушкета. Огромная рваная рана, много крови. Сержа откинуло прямо на нас, сидящих на кормовой банке. От выстрела я и остальные пригнулись, Шура принял падающее тело на свои крепкие руки и уложил его на корме. После снова взялся за весло, и мы стали грести с удвоенной силой. Я боялся, что мы можем сломать одно из старых весел – запасных у нас не было, а противник был близко.

Я помню вкус соленых брызг, и то, как один из нас, похожий на Лешу, наматывающего на палец ниточку, вычерпывал воду – шлюпка была несмоленой, и сильно пропускала в себя воду. На мне были короткие светлые шаровары, и серая повязка на голове. Мы причалили к борту какого-то большого судна. Когда раненного внесли вниз, в кубрик, я остался на палубе, и смотрел на товарищей сквозь световой люк. Сержио умер – рана была смертельной, это было видно сразу. Никогда ранее я не видел, чтобы человек выжил с такой раной – вся правая сторона груди была всмятку.

Мне видится иногда, как Саша в немецкой форме капитана строит нас вместе с другими, среди которых и Макс, сегодня надувающий пузыри на крайней правой койки в проходе. Лают овчарки, на мне коричневое пальто, на правом рукаве – повязка со звездой Давида. До того трое ведут меня по гулкому коридору с высокими потолками. У Саши в руках – МП-40, а у других – карабины. После построения во дворике одного из нас расстреливают, а остальных заталкивают в товарный вагон и увозят в неизвестность.

Я вижу в своих снах, как Игорь, сегодняшний мой товарищ-санитар, идет куда-то вместе с Лешей, сегодняшним человеком-обезьяной. На Игоре кожаная куртка, маузер в руке, а на Леше – солдатская шинель и шапка красным околышем, в его руках – винтовка Мосина. Они толкают впереди себя высокого худого человека, удивительно похожего на недавно прибывшего новичка. Думается, что новичку потом не очень повезло.

Мне снится иногда, как несколько рыцарей в полном облачении стоят вокруг меня. Тот, который сегодня гладит свою подушку, стоит среди них. Он держит в одной руке горящий факел, другой опирается на свой меч, отнюдь не деревянный, и смотрит мне в лицо. Что-то в его лице заставляет меня проснуться.

Странные сны, но они настолько реальны, что почти невозможно отделить их от реальности. Тогда возникает вопрос: что есть реальность и где проходит граница между сном и явью? Может, мы и сейчас все спим?

__________________________________________________________________________________________

Еще находясь в море, месяца три назад, я получил письмо, где меня приглашали сыграть роль санитара в дурдоме. Каждый настоящий сумасшедший мечтает хоть немного побыть санитаром, я и, конечно, согласился.

Очень долго искали 24 кровати с панцирными сетками и металлическими спинками. Удивительно, но это оказалось проблемой. Искали долго, не могли договориться об аренде всего на сутки. Одна из военных частей задрала тысячу долларов. Потом, когда им объяснили, что это для съемок некоммерческого фильма, который будет выложен в интернете для бесплатного просмотра, военные опустили планку до пятисот уев. При общем бюджете многосерийного фильма в 52 тысячи долларов отдать полтысячи за эти кроватки было бы непростительно. Стали искать, бегать и думать – и прямо за день до съемок нашлись и другие, вменяемые военные, и желающая помочь милиция, и просто добрая женщина в какой-то больнице. Все они давали нам кровати совершенно бесплатно. Повезло.

Также оказалось, что найти в Одессе деревянную шлюпку – проблема. Везде царит Его Величество Пластик. Нашли, конечно же, но было сложно.

Также оказалось, что на Одесской киностудии уже нет карет. Старые истлели и развалились.

Нет шпаг того времени.

Трудно было также найти трюм и кубрик грузового испанского судна шестнадцатого века.

Для съемок приехали люди из Израиля (Петах-Тыква), из России (Санкт-Петербург, Москва), Молдовы (Кишинев), а также из разных городов Украины – Днепропетровск, Кременчуг, Кировоград, Киев, Черкассы, Николаев. Все эти люди снимались совершенно бескорыстно, их просто увлекла идея фильма – рассказать миру о книге Зоар, которая была скрыта в течение почти двух тысяч лет.

Эта книга была написана группой людей из десяти человек, как комментарий на Пятикнижие Моисеево, а также на остальные книги Ветхого Завета. Говорят, что там скрыты ответы на многие (если не на все) имеющиеся у человечества, вопросы. Говорят также, что раскрытие этой книги сможет помочь сегодняшнему миру выйти из состояния постоянно усугубляющегося кризиса, и вывести всех нас к другому уровню существования. Более высокому, более объединенному, светлому, и на самом деле единственно возможному из всех вариантов.

С помощью тех усилий, что прикладывает съемочная группа для съемок этого фильма, будем надеяться, что все это так и случится.

А теперь немного фоток – не ругайте за качество, пожалуйста. Фильм должен выйти в декабре, и качества он будет превосходного – тогда и насладитесь.

P.S. Использованы стихи Артема Косого, одесского поэта-авангардиста. Он же и снимается в роли Поэта.