![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Черемуха осыплет белый цвет…
«Черемуха осыплет белый цвет
На тропы, приводящие к разлуке.
О, не смотри, что волосами сед,
весною и цветами пахнут руки»
Ким Цын Сон, «Пылающие листья»
Это был тихий, спокойный, уравновешенный человек. Никогда не выходивший из себя, всегда приветливо улыбающийся.
До двенадцати лет говорил только на удмуртском языке. Потому как родился и жил в удмуртской деревне где-то вдали от центра – от Ижевска, куда позже переехала его семья. Там уже и заговорил по-русски. Рассказывал, что школа отстояла на пять километров от его дома в деревне, которые он преодолевал пешком в любую погоду. Каждое утро, каждый вечер! Пешком или на лыжах…
Когда мне говорят, что сегодня, допустим, погода не очень приятная, дождь, пурга, метель, так давай не пойдем на какое-то намеченное мероприятие (будь это урок, тренировка, или еще что-либо) – я всегда вспоминаю его рассказ о походах в школу, в любую стужу, до четвертого класса включительно.
Ты не боялся заблудиться, спрашивал? Да нет, заблудиться можно было, если пойти напрямую через лес, тогда километра два скосил бы. Если погода хорошая, то только через лес. А если плохая – так по дороге, а там не заблудишься.
После армии пошел в Одесскую вышку, ОВИМУ. Закончил, стал электромехаником.
Мне он встретился на балкере «North Emperor», 2001-2002 годах. Иван, сказал он и протянул свою крепкую, теплую ладонь.
Исключительно честный, работящий, спокойный, всей душой болеющий за свое дело. Никогда не стремящийся повыше, туда, где платят побольше да места потеплее. Всегда немного извиняющийся. За что? Знаете, есть такие люди, они всегда немного чувствуют себя почему-то за все ответственными и оттого немного виноватыми. И он извиняется как бы заранее, чуть-чуть, уголками, выражением глаз.
Это мы с ним в 2002 году, возле Великой Китайской стены в окрестностях Циньхуандао.
А вчера у него отказало сердце. Он упал в машинном отделении, и больше не поднялся. 56 лет, полон сил. Жена, взрослые сын и дочь.
Я был тем, кто рекомендовал его на эту работу. Он с удовольствием ушел с бесконечных балкеров на судно поменьше, где платили больше, и контракты покороче. Звонил позже, благодарил.
А теперь его нет. Как странно – Ивана уже нет.
Жизнь есть, а смысла нет.
Мой сын, работающий мотористом, был тем, кто его обнаружил в машине. Иван лежал на плитах, лицом вниз. Слабый пульс, почти незаметный, еле прощупывался. У него было разбито лицо при падении. А руки – руки лежали вдоль тела. Знаете, когда человек падает в сознании, то инстинктивно он выставляет руки вперед. Так что, видимо, падал уже без сознания.
Прибежали все вниз, известили мостик. Капитан срочно известил ближайшую нефтяную платформу, на которой был медик. Судно сразу же направилось к ней.
Ивану делали массаж сердца, искусственное дыхание. Пульс еле-еле. Еще, и еще, давайте, ребята. Принесли дефибриллятор. Убрали руки, пошел! Нет? Еще раз! Бросай эту штуку, давайте дальше.
И они делали искусственное дыхание, и все пытались запустить сердце на полную.
А платформа им вдруг отказала. И послали их на стоящий неподалеку плавучий нефтяной завод. Там четыреста человек работают, и врач там есть. Судно пришло к его высокому борту, сверху спустили специальную корзину, кладите его внутрь, мы поднимем. Положили в корзину, и вдруг сверху приказ – нет, выкладывайте, и ждите. Те удивились и выложили на палубу. Сверху спустили медика, и он потрогал пульс, и сказал, что Иван умер.
Растерянные лица, почти плачущие большие мужики. Все ли мы сделали? Почему нам отказали на первой платформе и почему не захотели поднять Ваню здесь? Мы ведь так старались, Господи… это ж Ваня…
Потом пришли на базу, к причалу, и передали тело на осмотр приехавшим береговым врачам. На борт судна прибежала свора дусиков из офиса, всяких «инспекторов по дырочкам и инструкторов по щелочкам» (С). И стали писать свои бумажки, опрашивать и опрашивать…
А Ивана нет.
А на следующий день на мой пароход позвонил наш суперинтендант. Сказал мне, что вот такое дело приключилось… я ответил, что уже знаю, мне рассказали по радио. Да, ответил он, я понимаю, что это не самый подходящий момент, возможно, но… нет ли у тебя такого же толкового электромеханика на это судно? Ведь ты же понимаешь, это ответственное место, мощный дизель-электроход. В общем, если кто-то придет на ум, ты скажи, а? А то я хотел бы получить человека по рекомендации… это лучше, чем выбирать из целого вороха личных дел…
Я ответил, что подумаю. А подумалось, конечно, о том, что это вроде как сигаретку стрельнуть. Извини, друг, эта уже скурена, у тебя нет другой?
«Если долго плакать возле мутных стекол,
Высоко в небе появится сокол.
Появится сокол, высоко над тучей,
В это время важно не упустить случай.
Увидеть его крылья, увидеть его перья,
И вдруг удивиться – а кто это теперь я?
И почему внизу туча? А надо мной ясно?
Видимо, я плакал совсем не напрасно…»
БГ, «Сокол»
На тропы, приводящие к разлуке.
О, не смотри, что волосами сед,
весною и цветами пахнут руки»
Ким Цын Сон, «Пылающие листья»
Это был тихий, спокойный, уравновешенный человек. Никогда не выходивший из себя, всегда приветливо улыбающийся.
До двенадцати лет говорил только на удмуртском языке. Потому как родился и жил в удмуртской деревне где-то вдали от центра – от Ижевска, куда позже переехала его семья. Там уже и заговорил по-русски. Рассказывал, что школа отстояла на пять километров от его дома в деревне, которые он преодолевал пешком в любую погоду. Каждое утро, каждый вечер! Пешком или на лыжах…
Когда мне говорят, что сегодня, допустим, погода не очень приятная, дождь, пурга, метель, так давай не пойдем на какое-то намеченное мероприятие (будь это урок, тренировка, или еще что-либо) – я всегда вспоминаю его рассказ о походах в школу, в любую стужу, до четвертого класса включительно.
Ты не боялся заблудиться, спрашивал? Да нет, заблудиться можно было, если пойти напрямую через лес, тогда километра два скосил бы. Если погода хорошая, то только через лес. А если плохая – так по дороге, а там не заблудишься.
После армии пошел в Одесскую вышку, ОВИМУ. Закончил, стал электромехаником.
Мне он встретился на балкере «North Emperor», 2001-2002 годах. Иван, сказал он и протянул свою крепкую, теплую ладонь.
Исключительно честный, работящий, спокойный, всей душой болеющий за свое дело. Никогда не стремящийся повыше, туда, где платят побольше да места потеплее. Всегда немного извиняющийся. За что? Знаете, есть такие люди, они всегда немного чувствуют себя почему-то за все ответственными и оттого немного виноватыми. И он извиняется как бы заранее, чуть-чуть, уголками, выражением глаз.
Это мы с ним в 2002 году, возле Великой Китайской стены в окрестностях Циньхуандао.
А вчера у него отказало сердце. Он упал в машинном отделении, и больше не поднялся. 56 лет, полон сил. Жена, взрослые сын и дочь.
Я был тем, кто рекомендовал его на эту работу. Он с удовольствием ушел с бесконечных балкеров на судно поменьше, где платили больше, и контракты покороче. Звонил позже, благодарил.
А теперь его нет. Как странно – Ивана уже нет.
Жизнь есть, а смысла нет.
Мой сын, работающий мотористом, был тем, кто его обнаружил в машине. Иван лежал на плитах, лицом вниз. Слабый пульс, почти незаметный, еле прощупывался. У него было разбито лицо при падении. А руки – руки лежали вдоль тела. Знаете, когда человек падает в сознании, то инстинктивно он выставляет руки вперед. Так что, видимо, падал уже без сознания.
Прибежали все вниз, известили мостик. Капитан срочно известил ближайшую нефтяную платформу, на которой был медик. Судно сразу же направилось к ней.
Ивану делали массаж сердца, искусственное дыхание. Пульс еле-еле. Еще, и еще, давайте, ребята. Принесли дефибриллятор. Убрали руки, пошел! Нет? Еще раз! Бросай эту штуку, давайте дальше.
И они делали искусственное дыхание, и все пытались запустить сердце на полную.
А платформа им вдруг отказала. И послали их на стоящий неподалеку плавучий нефтяной завод. Там четыреста человек работают, и врач там есть. Судно пришло к его высокому борту, сверху спустили специальную корзину, кладите его внутрь, мы поднимем. Положили в корзину, и вдруг сверху приказ – нет, выкладывайте, и ждите. Те удивились и выложили на палубу. Сверху спустили медика, и он потрогал пульс, и сказал, что Иван умер.
Растерянные лица, почти плачущие большие мужики. Все ли мы сделали? Почему нам отказали на первой платформе и почему не захотели поднять Ваню здесь? Мы ведь так старались, Господи… это ж Ваня…
Потом пришли на базу, к причалу, и передали тело на осмотр приехавшим береговым врачам. На борт судна прибежала свора дусиков из офиса, всяких «инспекторов по дырочкам и инструкторов по щелочкам» (С). И стали писать свои бумажки, опрашивать и опрашивать…
А Ивана нет.
А на следующий день на мой пароход позвонил наш суперинтендант. Сказал мне, что вот такое дело приключилось… я ответил, что уже знаю, мне рассказали по радио. Да, ответил он, я понимаю, что это не самый подходящий момент, возможно, но… нет ли у тебя такого же толкового электромеханика на это судно? Ведь ты же понимаешь, это ответственное место, мощный дизель-электроход. В общем, если кто-то придет на ум, ты скажи, а? А то я хотел бы получить человека по рекомендации… это лучше, чем выбирать из целого вороха личных дел…
Я ответил, что подумаю. А подумалось, конечно, о том, что это вроде как сигаретку стрельнуть. Извини, друг, эта уже скурена, у тебя нет другой?
«Если долго плакать возле мутных стекол,
Высоко в небе появится сокол.
Появится сокол, высоко над тучей,
В это время важно не упустить случай.
Увидеть его крылья, увидеть его перья,
И вдруг удивиться – а кто это теперь я?
И почему внизу туча? А надо мной ясно?
Видимо, я плакал совсем не напрасно…»
БГ, «Сокол»
no subject
Мне всегда вспоминается стармех, в шелковой рубашке и шортиках, случайно зашедший в машину в тот момент, когда у нас (на ходу посреди океана) что-то бабахнуло и потекло. Он сказал буквально следующее, трясясь от страха и незнания: «Ну, вы идите туда (из ЦПУ в машину), делайте там… всё… а я пока здесь постою, посмотрю…» За чем ты, сучонок, посмотришь? И на что? На экран компьютера, на котором ты все равно ничего не понимаешь? Ты же за десять месяцев в машине был три раза?
Что говорить – нужно стараться самому соответствовать какой-то по-настоящему высокой планке, поставленной законами, правилами и указами, но в большей степени – самим собой. Поэтому я и стал дедом – чтобы самому управлять так, как я это вижу, относиться к людям так, как сам понимаю.
Большое спасибо.